Там ему хорошо. Не больно. А тут тебе больно. Но значит, так надо, чтоб больно, Наташ. Боль – это тренажер всех других чувств. Боль безжалостно, не жалея слез, тренирует желание жить, разрабатывает мышцу любви. Потерпи, Наташа. Сколько? Не знаю, сколько лет, сколько зим… Сколько сможешь, Наташ. До краев. Только знаешь, Наташ, не надо жить в «бы». У каждого свой путь. И его надо пройти без «бы». Умереть при жизни – это даже страшнее смерти. Ходить по миру без лица, с пустыми, выколотыми горем глазницами, – это нечестно. Понимаешь? Это обман самого себя. И если кто-то сверху дарит тебе бесценный, но ненужный тебе сейчас подарок – жизнь, ты возьми его. Возьми, пожалуйста. И живи. Живи, ладно? Зачем? Не знаю. Ну, придумай себе смысл.
...Живи ради того, чтобы не ломать судьбы тем, кто любит тебя, тем, кто седеет от невозможности облегчить твою боль, тем, кто так отчаянно зарабатывает глупые пятерки, чтобы сделать тебя счастливой.
Что сегодня ела твоя дочь, Наташ? Что ей задали по математике?
И если вы живете, живите честно. Ярко. Сочно. Как будто не больно. Как будто горе не отняло у вас способность любить и чувствовать. Не переселяйтесь в «бы». Ничего не изменит ваше «бы», это судьба. Ее не обойдешь, не обманешь. Не переписывайте мысленно прописи судьбы. Нельзя ни о чем жалеть. Сегодня, сегодня живите. В квартире, не на кладбище. Смейтесь, плачьте, прощайте, благодарите, наряжайтесь. Красьте губы в алый мак. А если боль сжимает горло и черное озеро смерти манит своей нефтяной глубиной, спасайтесь мыслью о том, что там не больно. Там хорошо всем. И вам будет хорошо, когда придет время. Не торопите его. Пройдите этот свой путь до конца.
А ваше «хорошо» вас дождется. Вы только живите. И страстно, изо всех сил переживайте, прошу вас, из-за двоек детей, коммунальных платежей и погоды. Научитесь снова искренне переживать из-за всякой ерунды. И родите сыновей. Вы думаете, те, кто рожает детей, не боится звонков седых участковых?
Все боятся. Просто жизнь – это не только ожидание плохих вестей. Это совсем другое. Это двойки в дневнике, коммунальные платежи, прокисший салат и погода. Из года в год. Снега, дожди, капели и ягодное счастье.
Столько лет. Столько зим.
Моя мама очень легко относилась к деньгам. Однажды мы оказались в сложной финансовой ситуации, фактически не хватало на еду. Надо было прокормить четыре рта: мамин (она без работы), мой (13 лет), отца (алкоголик) и кота Персика.
Мама поехала к сестре занимать деньги. Заняла ровно столько, на сколько мы сможем прожить неделю.
– А дальше решим, – сказала она сестре, которая предлагала больше.
Мама вернулась домой в плохом настроении, она не любила занимать. Говорила: «Занимаешь чужие, а отдаешь свои».
Я была дома, и только что скормила последнюю банку кильки в томате коту, которому больше нечего было есть.
– Иди сходи в магазин, – сказала мне мама. – Деньги в сумке. А у меня что-то давление.
Я понимала, что это давление ответственности на психику загнанного в угол человека.
Я надела куртку и взяла мамину сумку. Она была аккуратно разрезана вдоль. Дырка напоминала открытый в ужасе рот, кошелька внутри не было. Была старая помада и носовой платок.
– Мааам… – Я вошла в комнату прямо в обуви. Показала ей разрезанную сумку.
– О господи, – заплакала мама.
Она все поняла. Что своих придется отдавать в два раза больше, чем рассчитывала. Спустя час она собралась и поехала к сестре. Был вечер, темнело.
– Мам, купи что-нибудь поесть на обратном пути, а то уже закроются магазины…
– А что тебе хочется?
– Рябчиков с ананасами, – пошутила я. – Какая разница, что мне хочется? Купи нам кефира и хлеба, а коту консервов. Не до шика, не будем колбасу и сыр брать.
Я осталась ждать маму дома. Спустя пару часов она вернулась домой в отличном настроении.
– На, тащи пакет на кухню, – сказала она, передавая мне продукты.
Я покорно потащила, резко дернула. У пакета порвалось дно. На пол вывалились скумбрия горячего копчения (мы с мамой обожали есть ее с картошкой), колбаса, сыр, консервы и… ананас!
– Что это? – ошарашенно спросила я.
– Один раз живем, – ответила мама на какой-то другой вопрос.
– Я не поняла, ты умирать собралась, а на меня долги повесить? – шутливо уточнила я. – Откуда эти яства? Ты банк ограбила?
– Оль, я заняла денег, потом зашла в магазин, купила хлеб, кефир и почувствовала – сейчас расплачусь. Настроение гадское. Не хочу я кефир этот. Думаю, сейчас приду домой, буду есть хлеб, пить воду и ребенка своего тем же кормить, и вообще с ума сойду от тоски. А денег на скумбрию хватало. Ну я и… Как говорится, гуляй, рванина.
– Мам, я правильно понимаю, когда мы все это съедим, а это уже завтра, потому что у нас четыре рта, то мы останемся без денег и без еды?
– Вот и решим эти проблемы завтра! – весело сказала мама. – Найду работу. Или пойду в богатые дома убираться. Меня вон зовут. А сейчас, дочь, свари-ка картошечки, да со скумбрией… А ананас на десерт. Прости, рябчиков не было…
Я чистила картошку молча, отвернувшись и низко наклонив голову. Мне не было весело, и я не предвкушала пир горой. Мой желудок вообще сжался от ужаса в ожидании завтрашнего дня. Я была расстроена и напугана. Мне 13, я уже все понимаю. Знаю, что будет завтра.
Завтра мама будет глухо рыдать в подушку, потому что она в тупике. Она была заместителем директора на большом заводе, производящем мрамор. Полгода назад там пропал вагон с мрамором. Было расследование. Под подозрением все, от верхушки до уборщика. И мама тоже.