Попутчица. Рассказы о жизни, которые согревают - Страница 14

Иван Васильевич громко и унизительно кричал на меня на пятачке двора, доступном для обзора всему дому. Я растерялась от чужой наглости, выпяченной так бесстыдно, и понуро молчала. Со стороны мы выглядели как отец и дочь, которая принесла в подоле.

Я отошла в сторону, присела на скамейку, готовая заплакать. Меня оглушили наглостью, а муж на работе и защитить некому.

– Хочешь, мы его накажем? – спросил Валера, внезапно возникший передо мной. У него играли желваки. Гвоздь тяжело дышал рядом, готовый к мести.

У меня сердце ушло в пятки. Я испугалась, хотела сказать «не надо», но Валера не стал ждать моего ответа.

К Ивану Васильевичу подошла процессия из Валеры и Гвоздя. Случилась экспрессия. Иван Васильевич сразу сменил профессию. И агрессию на депрессию. И вероятно, конфессию, ибо стал молиться.

Я не знаю, что сказал ему Валера. Может, он сказал не ему, а Гвоздю. Сказал Гвоздю, что Иван Васильевич – большой кожаный пузырь. И что фас. Не знаю, но с того момента я спала по субботам, сколько хотела.

Вчера вечером мы гуляли на площадке при свете фонарей. Весь день мы были заняты и только в девять вечера вышли на променад. Сын увлеченно бегал по площадке, сбрасывал перебродившую мальчишечью энергию. Я отвлеклась на дочь в коляске, потеряла его из виду.

Вдруг я увидела, как к сыну приближается стремительная тень, и через секунду поняла: это Гвоздь. Сын бегал, чем дразнил Гвоздя, и тот бежал его наказать.

У меня от ужаса пропали голос и здравый смысл, и я бросилась наперерез вместе с младшей спасать старшего. То есть у Гвоздя могло быть сразу три кожаных пузыря: огромный, нормальный и маленький пузырик. И тут раздался стальной голос Валеры, четкий, командный, резкий:

– Свои!

Гвоздь врезался в это слово и мгновенно выстроил новый маршрут, взяв влево. Я застыла на месте. Меня обдали ужасом, и я была овеяна паникой. Ко мне сзади неслышно подошел Валера и приказал в затылок:

– В этом районе никого никогда не бойся! Никого. Никогда. Поняла?

Я кивнула и прошептала пересохшими губами: «Спасибо».

Ангелы-хранители всегда являются в разных обличьях.

Девяносто

Вообще-то мы с детьми шли на школьный двор лепить снеговика. Снег липкий, нежный – нельзя упустить момент.

На пешеходном переходе старенький дедушка, опираясь на костыль, пытается соскользнуть с бордюра на зебру, но предательски скользкий асфальт пугает его своей нестабильностью, а сзади – тележка на колесиках. Дедушка выглядит как танцор балета, который тянет носок, но никак не решится сделать шаг.

Мы всей гурьбой подходим к нему, Даня вежливо предлагает: «Давайте я вам помогу!» – и тянется к тележке.

– Не надо, – пугается дедушка. – Она тяжелая! Я риса да круп по акции накупил, пожадничал. Еле волоку.

– Я вообще-то мужчина! – слегка обиделся сын и упрямо поволок тележку.

Впоследствии выяснится, что она реально тяжелая – я потом тащила ее на третий этаж без лифта и еле донесла, – но это потом, а в тот момент сын не показал вида, и лишь по напряженному его личику было понятно, что он переоценил свои силы.

На колесики тележки налипал мокрый снег, что усложняло дело (я же везла дочку в коляске и тоже буксовала в сугробах).

Дедушка пытался скромно приговаривать «да ну что вы!», но, поскользнувшись, благодарно уцепился за мою руку свободной рукой.

Мы медленно-медленно – пять скользящих шажочков в минуту – пошли к его дому. Впереди Даня с тележкой, сзади мы с дедушкой и коляской.

– Меня Михал Михалыч зовут, – представился дедушка. – А то после такого променада мне, наверное, придется на вас жениться.

– О, нет необходимости, один Михал Михалыч уже сделал это за вас, – поддержала я шутку.

– Да и я женат, так что ни-ни, не скажу жене, что гулял с красоткой по снежной улице, заревнует еще.

– Не забудьте упомянуть, что у красотки было двое детей, незаконченный ремонт, ипотека и кило куриных голеней в сумке, это быстро обнулит ревность и добавит нашей прогулке романтики, – смеюсь я.

Дедушка мне искренне нравится.

– А вот сколько, ты думаешь, мне лет? – кокетливо поправляя шапку, спрашивает Михал Михалыч.

– Нуу, не знаю, шестьдесят? – Я правда не умею определять возраст, хотя, конечно, понимаю, что дедушка старше шестидесяти.

Просто хотела сделать приятное. И сделала. Он залился довольным смехом.

– Скажешь тоже, шестьдесят! У меня сыну шестьдесят! – дедушка смеется так искренне, что моя дочка Катюня, которая сидит в коляске и всегда зеркалит настроение окружающих, тоже смеется.

– Да, а вам тогда сколько? – восклицаю я с неподдельным интересом.

– Может, сто? – совершенно серьезно подсказывает Даня.

Я беру на заметку поговорить с сыном о возрасте и «невоспитанных» вопросах.

– Скажешь тоже, сто! – Дедушка совсем не обиделся и опять хохочет. Катюня немедленно вступает в оркестр своей улыбочкой, от чего дедушка смеется еще заливистей.

Такой он жизнерадостный, несмотря на боль в ногах, из-за которой мы сто метров идем уже десять минут. Несмотря на то, что ему некому помочь купить продукты. Или на то, что рис он вынужден покупать по акции.

– Мне… В этом… году… стукнуло… – Дедушка взял достойную мхатовскую паузу и торжественно объявил: – ДЕ-ВЯ-НОС-ТО!

– Ого! – восклицаем мы с сыном в один голос.

– Ну вот, значит скоро сто, – поясняет Даня.

Нет, я определенно поговорю с ним об этике в разговоре о возрасте.

– А где ваш сын, тот, которому шестьдесят? – аккуратно спрашиваю я. Не хочу обидеть дедушку, но и понять хочу: почему он, еле стоящий на ногах, сам ползает себе за продуктами.