Попутчица. Рассказы о жизни, которые согревают - Страница 54

...

Быть сильной – это не значит всегда улыбаться.
Быть сильной – это разрешить себе проявление любых эмоций.

Иногда я прохожу очень серьезные испытания и тяну их вполне ровно и достойно. Будто знаю, куда идти, будто мудрость и принятие внутри меня. А иногда на ногу наступят – и хочется безутешно рыдать весь день. Вот что это? Это только со мной?

– Еле догнала, – говорит девушка в футболке с надписью «Цой жив».

– Вы мне?

– Тебе. Латте же, так?

Я не понимаю. У нее в руках два кофе.

– Держи. Латте. Два сахара бухнула. Нормально?

– Нормально, – говорю я, хотя я пью кофе без сахара. – Спасибо вам. Сколько я должна?

– Ты должна успокоиться и больше ничего. У меня самой двое. Иногда хочу в окно. Но это надо пережить, а потом нормально. Дети – это счастье и все такое…

Я смеюсь и плачу одновременно, и девушка тоже.

– …и все такое, – повторяю я, и мы хохочем. Вот прям хохочем. Две дурехи. Что хохочем-то?

А ничего. Просто стресс выходит. Просто мы живые.

– Спасибо большое, – говорю я. – Очень в тему мне твой… кофе. Что я могу для тебя сделать?

– Да ничего. Когда заметишь психичку с коляской, купи ей кофе.

– Договорились, – улыбаюсь я, машу ей.

Катюха тоже машет тете. Батоном. Хорошая она. Думает, что Цой жив. Верит. Я делаю последний целительный глоток кофе, и мы с дочкой идем домой.

Дзен почти восстановлен. Практически каждую минуту жизнь может измениться к лучшему. Почему бы не прямо сейчас?

Ведь «если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день»… Ребята, а Цой-то жив!

Черешня

Покупаю в палатке черешню и малину. В коляске рядом гулит мой будущий истребитель ягод в смешной панамке. Торговец (он же владелец, видимо), юморной дядька с лицом, перемазанным ягодами, весело уговаривает меня взять еще килограмм черешни, потому что «ну, последний в ящике остался». Я отнекиваюсь, потому как ягодами затарилась уже прилично, а рта у нас с дочкой всего два. Мол, нет, спасибо, нам столько не съесть.

Мы отчаливаем от фруктовой палатки, Катюня научилась махать «пока-пока» и с полной отдачей машет дяде ладошкой.

Торговец тает и тоже машет в ответ, улыбаясь красным (ягоду хомячил, небось) ртом.

Мы уже отъехали от палатки метров десять, как вдруг торговец догоняет нас и протягивает черешню, пересыпанную в лоток из-под малины.

– Вот, возьмите, не надо денег, это подарок!

– Да ну что вы, – смущаюсь я. – Ну правда…

– Сварите вашей кукле компот, – приказывает фруктовый генерал и убегает обратно в палатку – там следующий покупатель.

– Спасибо! – кричу я вслед.

– Бо! – поддакивает Катюня.

В отличном настроении иду к дому – дочке пора спать: спим мы всегда дома, чтобы у мамы (у меня) были развязаны руки для домашних дел.

У подъезда гуляет добрая тетушка Нина. Она одинокая и старенькая, я ее очень люблю и давно взяла над ней шефство. Подкармливаю вкусняшками, помогаю, мою окна ей по весне.

Мне нравится, что она никогда не унывает. Никогда. Однажды у нее прихватило сердце, и пока мы ждали «скорую», она, бледная, не падая духом, инструктировала меня, чем кормить ее «детей».

Дети – это трое облезлых, но послушных и воспитанных котов, которые гулять ходят вместе с тетушкой Ниной и ждут ее у каждой скамейки, где она присаживается отдохнуть, и слепая собачка Жужа.

Однажды я спросила, сколько Жуже лет.

– Лет пятнадцать, – сказала тетушка Нина. – По человеческим меркам – если считать год за семь – она даже старше меня. Жужа живет дольше, чем положено, доживает, как и я…

– Не говорите так, – возмутилась я. – Это Богу решать!

– Детонька, человек должен жить ради кого-то, а не ради себя самого. Тогда смысл у жизни есть. А у меня уже умерли все, ради кого я жила.

– Ну, найдите, значит, новых «ради-кого-шей». Вас вон весь подъезд любит. И вон четыре живые души от вас ни на шаг не отходят. Мало что ли? Никогда не поздно найти новый смысл.

Тетушке Нине очень понравилось слово «радикогоши», и своих питомцев она зовет теперь только так. Тетушка Нина выгуливает Жужелицу на зеленом поводке (пуделиха Жужа давно ослепла от старости), мы с Катюней подъезжаем и паркуемся рядом. Я протягиваю тетушке ящичек с ягодами.

– Теть Нин, ну-ка берите скорее! Только они немытые! Ешьте на здоровье.

– С ума сошла! – запричитала тетушка Нина. – Не возьму. Ни за что не возьму! Я знаю, сколько это стоит. Тут на пятьсот рублей минимум. Не возьму!

Это обязательные социальные игры, без них никак. Только выпечку мою молча берет, от всего покупного отмахивается. Бережет мои деньги.

– Теть Нин, я клянусь, я за это ни копейки не заплатила. Мне подарили. Честно!

– Не ври мне, никто в наше время ничего не дарит, – грустно говорит тетушка Нина.

– Не дарят те, кому не дарят. А я дарю. И мне дарят. Правда-правда. Дарение – очень заразная штука.

Я обнимаю тетушку и всучаю ей ягоды. Она кричит мне на прощание что-то хорошее про «дай Бог здоровья», но я уже бегу к дому укладывать дочь, потому что она трет глазки.

Спустя полчаса, накрыв сопящую Катюню в кроватке одеяльцем, я иду на кухню сделать себе кофе. Пока закипает вода в турке, смотрю в окно.

Тетушка Нина сидит на солнышке на скамейке с какой-то бабушкой в платочке, и они вместе весело едят малину и черешню из лотка и смеются. Вокруг скамейки развалились и греют пузики на солнышке три облезлых кота, рядом дремлет слепая старенькая Жужа.