Попутчица. Рассказы о жизни, которые согревают - Страница 50

Снеж ценила сотрудников этого заведения. Они всегда были рядом, на расстоянии телефонного звонка. Они всегда готовы были помочь и не задавали глупых вопросов. Это важно. А другие задавали.

– Как ты? – спрашивали окружающие.

В вопрос зашит глубокий ужас от осознания бескрайности чужой беды и глубокая радость от осознания, что эта беда – не со мной.

– Я отлично, – честно признавалась Снеж. – Сегодня на карусели поедем. Анютка хочет. Мороженого поедим. По парку пошатаемся.

Люди отводят глаза. Этот текст принадлежит маме здорового ребенка. Его не должна говорить мама смертельно больной девочки.

...

Люди, ни дня не прожившие в колодце, любят давать экспертные советы о том, как грамотно страдать. У них есть хрестоматия отчаяния, мокрая от слез.

А у Снеж нет такой хрестоматии. У нее – альбом с белыми листами. Каждый лист – это новый день. Сегодня мы проживем его на полную катушку, с мороженым и каруселями. Раскрасим яркими цветами и детским смехом. А потом настанет ночь, Анютка заснет, а Снеж будет слушать ее дыхание. Дыхание спящей дочери – лучшая симфония любви на свете. Спасибо, Господи, за еще один яркий день. Завтра нас ждет новый чистый лист. В какие бы цвета его раскрасить?

Где-то на отрезке Анюткиной болезни от Снеж ушел муж. Страшнее, конечно, что при этом от Анютки ушел папа. Уходя, муж говорил Снеж что-то обидное: что толстая, что старая и что-то еще. Избивал словами. Снеж не слушала, она понимала. Он просто сдается, уходит от страха. Он не хочет каждый день видеть угасание дочери. Это портит качество его жизни. Ему приходится виновато улыбаться, потому что общество осуждает улыбки в такой ситуации.

Впереди еще год. Муж не хотел выкидывать год своей жизни в трубу страданий. Ведь этот год можно прожить весело, ездить на море, смеяться заливисто, целоваться исступленно. А альтернатива – слезы, уколы, врачи, диагнозы. Муж выбрал первое, вышел за скобки семьи. И оттуда, из-за кулис, дает ценные советы Снеж.

– Такой активный образ жизни добивает ребенка, – авторитетно заявляет бывший муж, рассматривая в соцсетях фотографии. На них – счастливая мама с хохочущей дочкой. Подписчики не подозревают, что дочка больна. – Ты ей жизнь сокращаешь.

Снеж молчит. А что говорить? Теоретически он прав. Если бы Анютка лежала сейчас, утыканная иголками, через которые в нее закачивали бы химические препараты на основе яда, она бы, вероятно, прожила дольше. Но… Разве это жизнь для пятилетнего ребенка?

Снеж давно не рефлексирует по этому поводу. Просто живет. Недавно свозила дочку в парк развлечений. Вот это приключение! Анютка была счастлива. Желтоватые щечки покрывались румянцем. Она целый день проходила в платье Эльзы, она была настоящей, взаправдашней принцессой. Снеж радовалась вместе с дочкой, заряжалась ее восторгом.

Жить, когда у тебя все хорошо, – это одна история. А жить, когда у тебя все плохо, – совсем другая.

Когда у тебя все хорошо, то можно думать о пельменях и новых обоях в гостиную. А когда все плохо, то все мысли перекрыты шлагбаумом осознания, что метастазы уже перешли в костный мозг ребенка.

Снеж прошла этап отрицания. И гнева. И истерик. Она уже там, на другом берегу. Она – в принятии.

Поэтому она живет, как будто все хорошо. Она сломала шлагбаум и прибралась в голове. Она думает о пельменях и обоях в гостиную. Можно взять бежевые такие, с кофейным оттенком. Будет красиво.

– Снежанна, вы думаете о том, как будете жить… потом? – осторожно спрашивает психолог. Она готова к ответу про суицидальные мысли. И знает, что говорить в ответ.

– Потом? Ну, плана у меня нет, но я знаю, что я сделаю сразу после…

– Что?

– Я уеду на море. Буду много плавать, и загорать, и заплывать за буйки.

– На море? Интересно. – Психолог рассматривает Снеж с любопытством. Думает о силе этой измученной испытаниями, но несломленной женщины.

Снеж по-своему понимает этот пристальный взгляд. Она трактует его как осуждение, она к нему привыкла.

– Вы думаете, это стыдно? Все так думают. Мама. Бывший муж. Соседи. Подруги.

– Я так не думаю, Снежанна, честно. Даже наоборот.

– Я смою в море все эти осуждающие взгляды, все приговоры. Мне тут сказали, что я… как это… «пафосно страдаю»…

Снеж усмехнулась. Захотела курить.

– Снежанна, вы боитесь чего-нибудь? – спрашивает психолог.

– Я? – Снеж задумалась. – Наверно, уже нет. Я боюсь Анюткиной боли. Но есть морфий. А так ничего…

– Анечке хуже.

– Да, я вижу. Не слепая. Но так уже было. Думаю, прорвемся.

– А если нет?

– А если нет, то я не хочу вскрытия. Не хочу, чтобы трогали ее. И платье Эльзы уже готово. Она в нем была счастлива здесь и будет там.

Психолог собирается уходить. Она здесь не нужна. Она не скажет этой маме ничего нового. Скорее, наоборот. Эта женщина – сама мудрость и принятие. А может, это защитная реакция, блокирующая чувства. А может, жажда жизни. Какая разница? Море… Она хочет на море.

От нее не пахнет отчаянием, пахнет лаком для ногтей. И немножко шоколадом: они с дочкой ели шоколад.

Из комнаты в руки Снеж выстреливает Анютка.

– Мама, пойдем раскрашивать новыми фломастерами разукрашку! – верещит девочка.

– Я иду, Анют. У нас гости, видишь? Поздоровайся. А то невежливо…

– Здрасьте, – здоровается девочка и убегает в комнату. Если бы не желтоватый цвет лица и не вздувшиеся лимфоузлы – обычный ребенок, заряженный детством.

Снеж выходит на лестничную клетку проводить психолога, а на самом деле закурить. Очень хочется.

– Вы удивительная, Снежанна, – говорит психолог на прощание. – Вы большая редкость. Вам не нужен психолог, вы сама себе психолог. Я даже советовать вам ничего не буду. Пожелаю сил и стойкости.